— Хватит притворяться больной, швабру в зубы и убирайся! — прошипела Вероника Степановна, распахивая дверь спальни с такой силой, что ручка, отскочив от стены, оставила в гипсокартоне еще одну вмятину, похожую на шрам.
Лена даже не вздрогнула. Она лежала на боку, зарывшись в подушки, укрывшись старым клетчатым пледом до самого подбородка. Ее взгляд был прикован к окну, за которым висело низкое, свинцовое, безнадежное ноябрьское небо. На термометре — тридцать восемь и пять, голова раскалывалась на части, а свекровь, словно злой рой, уже третий день кружила вокруг, не умолкая, источая ядовитые флюиды. Она не говорила, а именно шипела, как перегретый, покрытый накипью чайник, готовый вот-вот взорваться.
— Слышишь меня, я с тобой разговариваю! — Вероника Степановна приблизилась к кровати, ее тяжелые, увязающие в ковре шаги отдавались в висках Лены глухой, монотонной болью. — Кончай валяться! Я в твои годы с тремя детьми управлялась, на двух работах горбатилась, а ты, неженка… Ты вообще представляешь, что такое труд?
Лена медленно, с невероятным усилием повернула голову. Свекровь стояла в дверном проеме, заполняя его собой — массивная, громоздкая, в застиранном до дыр байковом халате, подпоясанная поверх бесформенной ночнушки. Руки уперты в бока, лицо раскрасневшееся от самодовольного гнева, маленькие, глубоко посаженные глазки-буравчики сверлили ее насквозь. Таковой была Вероника Степановна. Три года назад, только переехав сюда после свадьбы, Лена наивно полагала, что стороны притрутся, найдут компромисс. Как же она тогда заблуждалась.
— У меня грипп, — выдавила Лена, и ее голос прозвучал хриплым, чужим шепотом. — Врач вчера четко сказал — постельный режим и полный покой.
— Врач! — Вероника Степановна фыркнула так, что капли слюны брызнули на одеяло. — Эти шарлатаны только и делают, что больничные раздают направо и налево! А кто квартиру в порядок приведет? Я, старая, почти инвалид? У меня давление под двести зашкаливает, ноги, как колоды, отекают, а она тут, как королева на пуху, изволит нежиться!
Лена закрыла глаза, пытаясь отгородиться от этого потока ненависти. Она мысленно считала — раз, два, три… Психолог, чьи статьи она тайком читала в интернете, советовал в такие моменты глубоко дышать, визуализировать себя в безопасном месте, абстрагироваться. Но как можно абстрагироваться, когда над тобой склонилось вот это разъяренное лицо, и каждый шипящий звук впивается в кожу, словно иголка?
— Артем на работе до позднего вечера, — продолжала свое наступление свекровь, — я ему только что звонила. Все ему рассказала, как ты опять свои спектакли устраиваешь. Он устал от твоих вечных капризов, чтобы ты знала. Мужчине нужна надежная опора, хозяйка, а не хлюпик-нытик.
Вот оно. Смертоносная фраза, припасенная на самый конец. «Артем устал». Вероника Степановна обладала поразительным чутьем — она безошибочно знала, куда и с какой силой нужно ударить, чтобы причинить максимальную боль. Лена приоткрыла веки — свекровь уже разворачивалась, ее стоптанные тапки зашуршали по линолеуму, издавая звук, похожий на шелест сухих листьев.
— Чтобы к моему возвращению все сияло! — бросила она на прощание и грохнула дверью, отчего по стене пробежала легкая дрожь.
Лена осталась лежать в гробовой тишине, внезапно обрушившейся после бури, вслушиваясь в звуки, которые издавала квартира. Свекровь включила в гостиной телевизор — оттуда донеслись восторженные возгласы ведущего какой-то передачи о здоровом образе жизни. Горькая, циничная ирония. Лена попыталась приподняться, но комната тут же поплыла перед глазами в мутном вихре, заставив ее снова бессильно рухнуть на влажную от пота подушку. Термометр, лежащий на прикроватной тумбочке, показывал уже тридцать восемь и семь. Она выпила жаропонижающее два часа назад, но облегчение так и не наступало.
Внезапно телефон под подушкой слабо завибрировал. Лена нащупала холодный корпус и посмотрела на экран. Сообщение от Артема.
«Мама говорит, ты опять разлеглась. Надо же как-то брать себя в руки. Я не могу все проблемы тащить на одном горбу.»
«Не могу все тащить на одном горбу». Лена горько усмехнулась. Артем «тащил» ровно тот груз, который ему позволяла и дозировала его мать. Он работал прорабом в строительной фирме, возвращался затемно, молча поглощал ужин, утыкался в телевизор с футболом и засыпал. А весь быт — готовка, уборка, стирка, глажка, походы в магазины — лежал на Лене. Вероника Степановна же выполняла роль верховного надзирателя: ее функция заключалась в критике и указаниях. То суп пересолен, то пол недостаточно отблескивает, то рубашка Артема плохо отглажена.
«Температура под 39», — начала набирать Лена, но потом стерла текст. Какой в этом смысл? Артем все равно поверит матери. Он всегда верил только ей. Даже в день их свадьбы Вероника Степановна умудрилась найти к чему прицепиться — заявила, что подвенечное платье Лены выглядит слишком вызывающе. «Невеста должна быть образцом скромности, а не демонстрировать всем, что бог дал», — бросила она тогда громко, при всех гостях.
Электронные часы на тумбочке показывали три часа дня. За окном заморосил противный, мелкий, леденящий дождь. Лена, стиснув зубы, заставила себя подняться — нужно было дойти до туалета, выпить воды. Пол ушел из-под ног, поплыл, и ей пришлось ухватиться за косяк двери, чтобы не упасть. В коридоре пахло жареным луком и жиром — Вероника Степановна что-то готовила на кухне, громко и демонстративно гремя крышками кастрюль.
Лена, как лунатик, доплелась до ванной, умылась ледяной водой. Она посмотрела на свое отражение в зеркале: бледное, почти прозрачное лицо, огромные темные круги под глазами, словно от синяков, всклокоченные, тусклые волосы. Тридцать два года. Замужем три года. Детей нет — и Вероника Степановна ежемесячно, с календарной точностью, напоминала об этом, намекала на несостоятельность, советовала проверить «по-женской части», потому что «род Семеновых не на ком-то должен прерваться».
— Чего в ванной застряла, как привидение? — донесся с кухни резкий крик. — Пол на кухне вымыть надо, я тут бульон пролила!
Лена сделала глубокий, прерывистый вдох. Вернулась в спальню, с трудом натянула растянутые спортивные штаны и объемную толстовку. Голова гудела, как улей, но она понимала — отступать некуда. Если она не уберет сейчас, к вечеру Вероника Степановна устроит такой скандал, что стены задрожат, Артем придет уставший и раздраженный, и начнется адская карусель взаимных упреков и унижений. Лучше не начинать.
На кухне ее ждала маслянистая, желтоватая лужа на полу. Вероника Степановна стояла спиной у плиты, помешивая что-то в огромной кастрюле, и даже не обернулась.
— Тряпка под раковиной, — бросила она в пространство. — И пока моешь, заодно за холодильником пройдись. Там уже, я видела, паутина настоящим ковром висит.
Лена молча, как автомат, достала ведро, налила воды, взяла старую, застиранную тряпку. Наклонилась — и мир снова поплыл в кроваво-красных пятнах, пришлось схватиться за край стола, чтобы не рухнуть. Вероника Степановна обернулась, ее лицо исказила брезгливая гримаса.
— Ну что за представление? Я вот тоже голова кружится, давление скачет, но не ною же. Молодое поколение — хрупкий фарфор, один недостаток.
Лена принялась мыть пол. Ее движения были медленными, механическими, будто заведенной куклы. Свекровь, фыркнув, удалилась в гостиную, и через мгновение оттуда донеслись на повышенной громкости звуки очередного ток-шоу. Лена оттирала застывший жир, и в такск работе тряпки в голове стучала одна-единственная мысль: «Я так устала.
Я невероятно устала». Устала от этих стен, цвета уныния и отчаяния. Устала от Вероники Степановны, от ее вечно недовольного, искаженного лица. Устала от Артема, который был не мужем, а молчаливой тенью своей матери. Устала от постоянного притворства, от необходимости носить маску, делая вид, что ее жизнь — это не кошмар, а норма.
Когда она, наконец, закончила с полом, стрелки часов показывали уже четыре. Вероника Степановна, словно плодовитый стратег, тут же предъявила новый список дел: пропылесосить ковер в зале, перегладить постельное белье, которое она сняла утром, и сбегать в магазин за хлебом и молоком.
— Магазин на углу, не опоздать, — сказала свекровь, протягивая смятую пятисотрублевую купюру. — Быстро сбегай, а то я с ужином не управлюсь. И сдачу всю, до копейки, чтоб я видела. Без потерь.
Лена натянула пальто, повязала на шею легкий шарф и вышла на улицу. Резкий, холодный ветер ударил в лицо, но он был свежим и чистым, не то, что спертый, пропитанный злобой воздух квартиры. На мгновение ей стало легче. Она медленно побрела по знакомому, до боли приевшемуся маршруту — серые, безликие панельные дома, грязные, невысыхающие лужи, голые, мокрые ветки деревьев, тянущиеся к хмурому небу. Спальный район, тихий, сонный, но для Лены он всегда был тюремным периметром.
Магазин встретил ее теплым, спертым воздухом, пахнущим свежим хлебом и чем-то сладким. Лена взяла пластиковую корзинку и пошла между узких проходов. Хлеб, молоко… что еще? Голова была пуста, как вымерший город. Она достала телефон — новое сообщение от Артема: «Задерживаюсь. Буду к девяти.»
Конечно, задерживается. Он всегда задерживается, когда дома атмосфера накалена до предела. Лена машинально бросила в корзину пачку своего любимого овсяного печенья — маленький, ничтожный акт тихого бунта. Вероника Степановна, конечно, заметит и устроит выволочку за «лишние траты», но сейчас Лене было все равно. Хоть что-то, что принадлежало только ей.
У кассы выстроилась небольшая очередь. Лена прислонилась к стеллажу с батарейками и жвачками, закрыла глаза на секунду. Ей отчаянно хотелось лечь прямо здесь, на холодном, липком от грязи полу, и не двигаться. Не возвращаться. Не слышать больше этого шипящего, ядовитого голоса, не видеть этих осуждающих, полных презрения взглядов.
— Девушка, вы в очереди стоите? — раздался позади нее негромкий, спокойный мужской голос.
Лена открыла глаза и обернулась. За ней стоял мужчина лет сорока, в длинном, темном, промокшем по плечам пальто, с усталым, но очень спокойным и внимательным лицом. Она молча кивнула и двинулась к освободившейся кассе.
Расплатилась, взяла невесомый, но почему-то невероятно тяжелый пакет. На улице уже полностью стемнело, и зажглись тусклые желтые фонари, отражаясь в бесконечных лужах. Лена медленно, как заключенная, идущая на плаху, брела обратно. С каждым шагом к подъезду тяжесть на душе нарастала, сковывая движения, сжимая горло. Вот он, подъезд, пахнущий сыростью и старыми лифтами. Вот лестница, с обшарпанными перилами. Вот знакомая, уродливая, облупленная дверь с номером 47, из-за которой уже доносился голос Вероники Степановны…
Лена достала из кармана ключи, но не вставила их в скважину. Она замерла на холодной бетонной площадке, не в силах сделать этот последний, решающий шаг. Из-за двери явственно доносился голос свекрови — та говорила по телефону, видимо, со своей подругой Галиной, и голос ее был сладок от притворного страдания. «Ты представляешь, Галочка, лежит целыми днями, как царица Савская, а я тут, как Золушка, вкалываю! Совсем на шею села, наглеет с каждым днем!»
Пакет с продуктами оттягивал тонкие, ослабевшие пальцы. Лена медленно, совсем без сил, опустилась на верхнюю ступеньку лестницы, прислонившись спиной к холодной, шершавой стене. Жар снова охватывал ее, по телу пробегали мелкие, противные мурашки. Надо было заходить. Но ноги отказывались повиноваться. Рука не поворачивала ключ.
— Простите, вам плохо? — снова раздался тот же спокойный голос, на этот раз снизу.
Лена подняла голову. На пролете между этажами стоял тот самый мужчина из магазина, все в том же темном пальто. Он смотрел на нее без навязчивого любопытства, но с искренним, неподдельным участием.
— Нет, все в порядке, — автоматически, отработанно за годы лжи, ответила она, пытаясь встать, чтобы доказать свою «нормальность».
Но мир снова закружился в темном вихре. Мужчина быстрыми шагами поднялся на несколько ступеней и мягко, но уверенно поддержал ее за локоть.
— Давайте я помогу. Вы выглядите совсем нехорошо. Может, врача вызвать? Или кого-то предупредить?
— Не надо, пожалуйста, — Лена покачала головой, и это движение вызвало новую волну тошноты. — Я просто… я очень устала. Сейчас отдохну и зайду.
Он не стал настаивать, но и не ушел. Вместо этого он присел рядом, на ступеньку ниже, сохраняя дистанцию, но оставаясь рядом. Достал из внутреннего кармана пальто чистый, отглаженный льняной платок и протянул ей.
— Вы вспотели. Лоб вытрите, а то на сквозняке простудитесь еще сильнее.
Лена взяла платок. Казалось, он сохранил тепло человеческого тела. Она прижала его к пылающему лбу, и от этого простого, бережного жеста в глазах неожиданно запершило, а в носу защипало. Когда в последний раз кто-то заботился о ней так, просто так, без унизительных условий, без последующих упреков?
— Меня зовут Виктор, — представился мужчина, не повышая голоса. — Живу этажом выше. Я вас, конечно, видел, но как-то не случалось познакомиться.
— Лена, — выдохнула она, все еще не решаясь посмотреть на него прямо.
— Вы заболели? — спросил он, и в его голосе не было ничего, кроме участия.
— Грипп. Третий день. Температура.
— А что же вы на улице, на холодной лестнице? Вам бы в постели быть, под двумя одеялами, с горячим чаем.
Лена горько усмехнулась.
— Свекровь отправила в магазин. Без меня, видите ли, хлеб с молоком купить некому. Катастрофа.
Виктор на секунду задумался, потом достал из кармана телефон.
— Я сейчас поднимусь к себе, принесу вам хорошее жаропонижающее и термос с имбирным чаем. Моя покойная жена всегда его заваривала, очень помогает согреться и пропотеть.
— Нет, не стоит, правда, — запротестовала Лена, но в ее голосе уже не было прежней уверенности. — Я вас совсем не знаю…
— А я вас и не собираюсь есть, — он улыбнулся, и в уголках его глаз собрались лучики добрых морщинок. — Вы еле на ногах стоите. Посидите здесь, пять минут. Я быстро.
Он поднялся по лестнице, и его шаги скоро затихли. Лена осталась сидеть одна, прижимая к щеке чужой платок. Он пахло свежестью, легким, почти неуловимым ароматом одеколона с нотками дерева и чего-то еще, уютного и надежного.
За дверью квартиры Вероника Степановна, закончив телефонный разговор, принялась с новым усердием греметь посудой. Скоро она хватится, поймет, что Лены нет, и начнет звонить, кричать, устраивать сцену. Но почему-то сейчас, сидя на этой холодной ступеньке, Лена не чувствовала привычного страха. Было лишь странное, щемящее спокойствие.
Виктор вернулся минут через десять. В руках у него был небольшой термос в сером чехле и картонная коробочка с лекарствами.
— Вот, — он протянул ей все это. — В термосе чай, горячий, с имбирем, медом и лимоном. Пейте маленькими глотками. И вот таблетку сейчас же примите. Температура должна снизиться минут через сорок.
Лена наконец посмотрела на него внимательно. Лицо у него было самое обычное, неброское — карие, внимательные глаза, проседь на висках, глубокие морщины у рта, говорящие скорее о привычке улыбаться, чем хмуриться. Но взгляд… взгляд был особенным. Спокойным, глубоким, всепонимающим. Таким смотрят на человека, видя в нем личность, а не функцию.
— Спасибо вам, — прошептала она, и голос ее дрогнул. — Правда, огромное спасибо. Но зачем вам все это… Я ведь вам совсем чужая.
— Потому что я вижу, что вам очень тяжело, — просто ответил Виктор. — Я два года назад похоронил жену. Она долго и тяжело болела. И я прекрасно знаю, как в такие минуты важно, чтобы рядом оказался кто-то, кто просто протянет руку. Поможет. Без лишних вопросов и нравоучений.
Лена открутила крышку термоса — на нее пахнуло терпким, пряным ароматом имбиря, сладковатым медом и кислинкой лимона. Она сделала небольшой глоток. Обжигающая жидкость разлилась по телу, согревая изнутри, смягчая боль в горле.
— Вы… один живете? — робко спросила она.
— Да. Дочь, Аленка, в Питере, в университете. Приезжает только на каникулы.
— И не одиноко?
Виктор пожал плечами.
— Привык. Работа отнимает много времени — я инженер-проектировщик. Вечерами книги, иногда друзей настолки собираю, в бассейн хожу. Жизнь, как река, течет вперед, хоть ты тресни. Надо плыть.
Лена допила чай и, запив его водой из бутылки, которую Виктор тоже предусмотрительно принес, проглотила таблетку. И странное дело — ей правда стало чуть легче. Не только физически, но и на душе. Или это просто показалось?
Виктор забрал пустой термос.
— Если что-то понадобится — я на восьмом этаже, квартира восемьдесят три. Стучите без стеснения. Если помощь нужна будет. Или… если просто захочется поговорить.
— Почему? — снова, уже в который раз, спросила Лена, глядя на него прямо. — Почему вы это делаете для незнакомой женщины?
— Затем, — ответил он, поднимаясь, — что когда-то, в самый темный период моей жизни, мне тоже помогли совершенно чужие люди. Просто так. От чистого сердца. И теперь, — он улыбнулся, — настала моя очередь передать это добро дальше. Замкнуть круг.
Он повернулся и пошел наверх. Лена сидела и смотрела ему вслед, пока его силуэт не растворился в полумраке лестничной клетки. Потом, с новыми силами, поднялась, взяла свой злополучный пакет и, набрав в грудь воздуха, все-таки вставила ключ в замочную скважину.
— Ты где пропадала?! — набросилась на нее Вероника Степановна прямо с порога, ее лицо было искажено гневной маской. — Полтора часа! Я уже думала, в полицию звонить! Или в морг!
— Очередь в магазине была огромная, — спокойно, к собственному удивлению, ответила Лена.
В ее голосе появилась какая-то новая, стальная нота. Свекровь на секунду опешила, внимательно вглядываясь в лицо невестки, будто пытаясь разгадать произошедшую в ней перемену. Но тут же, как истая актриса, снова вошла в роль.
— Очередь! Вечно у тебя оправдания находятся! Давай сюда продукты, ужин стынет! И бегом накрывай на стол, Артем скоро будет, он голодный как зверь!
Лена прошла на кухню, расставила покупки по местам. Но внутри, в самой глубине души, оставалось то маленькое, теплое пятнышко, которое подарила ей встреча на лестнице. Впервые за долгие, долгие три года кто-то отнесся к ней не как к объекту для критики, не как к обслуживающему персоналу, а как к живому, страдающему человеку. Увидел ее боль. И просто помог.
Ужин прошел по стандартному, отлаженному сценарию. Артем молча и сосредоточенно уплетал котлеты, свекровь комментировала каждое блюдо — картофельное пюре получилось с комочками, салат из свеклы переперчен. Лена сидела, отрешенно ковыряя вилкой в тарелке, и думала о Викторе. О том, как он просто протянул платок. Как сидел рядом на ступеньке, не нарушая ее личного пространства, но будучи рядом. Какой у него был спокойный и надежный голос.
— Ты что, оглохла, я с тобой разговариваю? — резко обрубила ее размышления Вероника Степановна. — Я тебя третий раз зову! Чайник на стол поставь, быстро!
Лена медленно поднялась со стула, но, пройдя половину кухни, вдруг замерла. Она обернулась и посмотрела на свекровь прямым, твердым взглядом.
— Нет.
— Чего «нет»? — у Вероники Степановны от изумления даже челюсть отвисла.
— Нет, не поставлю. У меня температура под тридцать девять. Я серьезно больна. И, что важнее, я смертельно устала.
Артем оторвался от тарелки, уставившись на жену широко раскрытыми, непонимающими глазами.
— Ленка, ты в своем уме? О чем ты?
— Я сказала, что устала, — повторила она, и на этот раз ее голос прозвучал громко и четко, заполнив всю кухню. — Устала быть прислугой. Устала терпеть постоянные унижения. Устала быть прозрачной, невидимой тенью в стенах этого дома.
Вероника Степановна вскочила, как ужаленная, ее лицо побагровело, налилось кровью.
— Как ты смеешь со мной так разговаривать! Я тебя, безродную, в свой дом приютила, кормлю, пою…
— Это не мой дом! — перебила ее Лена, и ее спокойствие было страшнее любого крика. — И никогда им не был. И я ухожу.
Она развернулась и ровным, уверенным шагом направилась в спальню. За ее спиной разразился оглушительный скандал — свекровь визжала что-то про неблагодарную дурь, Артем пытался что-то выяснить, его голос дрожал от ярости и растерянности. Лена достала с антресоли большую спортивную сумку и начала методично, не спеша, складывать свои вещи. Руки дрожали, но теперь это была дрожь освобождения, сброшенных оков, вырвавшейся на волю птицы.
В комнату ворвался Артем.
— Ты совсем с катушек съехала? Куда ты собралась? У тебя ни работы, ни денег за душой!
— Как-нибудь справлюсь, — не глядя на него, бросала она в сумку свитера, джинсы, нижнее белье. — Без вас. И поверь, справлюсь.
— Да ты просто больная! Температура, бред! — Артем попытался схватить ее за запястье, но Лена резко отдернула руку. — Ложись, проспись, завтра все обсудим, как взрослые люди…
Лена посмотрела на него прямо. Впервые за долгое время она смотрела ему в глаза, не отводя взгляда.
— Я абсолютно адекватна. Впервые за три года я чувствую себя абсолютно адекватной и трезвомыслящей. Понимаешь? Сегодня мне помог совершенно незнакомый человек. Просто так. От чистого сердца. И это открыло мне глаза. Так и должны поступать люди — помогать, поддерживать, а не унижать и ломать.
— Кто помог? — в голосе Артема зазвенела патологическая, удушающая ревность. — Какой незнакомый человек? Ты что, ему голову морочила, больная, на лестнице?
— Это не имеет никакого значения, — устало сказала Лена, застегивая сумку. — Важно то, что я больше не могу и не хочу так жить.
Вероника Степановна влетела в спальню, размахивая руками, словно ветряная мельница.
— Она loverа завела! Я так и знала! Все по косточкам разложила! Пока ты пашешь, она тут loverов по подъездам собирает!
Лена резко обернулась к ней. Ее взгляд был холодным и острым, как лезвие.
— Знаете что, Вероника Степановна? А может, и заведу. Когда-нибудь. Найду нормального человека, который будет видеть во мне личность, а не бесплатную прислугу с пожизненной пропиской у кухонной плиты.
Она взвалила сумку на плечо, накинула куртку. Артем метался между ней и матерью, его разрывало на части.
— Лена, подожди! Умоляю! Давай все обсудим! Я поговорю с мамой, она больше не будет тебя трогать, я обещаю…
— Будет, — с безграничной усталостью в голосе констатировала Лена. — Она всегда будет. А ты всегда будешь на ее стороне. Потому что это самый простой и удобный для тебя путь. Путь наименьшего сопротивления.
Она вышла из квартиры под оглушительную какофонию криков, рыданий и проклятий. Дверь с грохотом захлопнулась, навсегда отрезав ее от того ада, который она когда-то наивно называла «семьей». Лена стояла на той же лестничной площадке, сжимая в руке ручку своей невесомой сумки. Идти было некуда. Денег — жалкие три тысячи в кошельке. Родители — за тысячу километров. Подруги — все общие, еще со студенческих времен, и все они давно перестали звать ее в гости, поняв, что из «семейного гнезда Семеновых» ее не выпустят.
Она сделала глубокий вдох и поднялась на один пролет выше. Нашла дверь с номером 83 и, не дав себе времени на раздумья, постучала.
Виктор открыл почти сразу. Его взгляд скользнул с ее лица на сумку, и в его глазах мелькнуло понимание.
— Простите за безумие, — выдохнула Лена. — Я понимаю, что это beyond всяких границ. Мы виделись один раз. Но… можно я переночую у вас? Только одну ночь. Завтра с утра займусь поиском гостиницы, комнаты…
Он молча отступил, широким жестом приглашая ее войти.
Его квартира оказалась на удивление светлой и очень уютной. В воздухе витал аромат свежесваренного кофе, старой бумаги и воска для мебели. Вдоль стен стояли стеллажи, доверху забитые книгами, на стенах висели изящные черно-белые фотографии пейзажей.
— Присаживайтесь, — Виктор кивнул на большой, мягкий диван, застеленный домотканым пледом. — Чай? Или, учитывая обстоятельства, может, что-то покрепче?
— Чай, — Лена опустилась на диван, и ее тело с благодарностью утонуло в мягких подушках. — Спасибо. Я… я ушла от мужа. Только что.
— Я так и подумал, — спокойно ответил он из кухни. — Это было написано у вас на лице. Крупными буквами.
Он вернулся с двумя дымящимися кружками и сел в кожаное кресло напротив.
— Рассказывать ничего не обязаны. Но если хочется выговориться — я умею слушать.
И Лена рассказала. Все. Три года молчаливого ада, унижений, роли бесплатной прислуги при тиране-свекрови и муже-невидимке. Она говорила и плакала — тихо, без истерик, смывая слезами всю накопившуюся горечь. Виктор слушал, не перебивая, лишь изредка кивая. Когда она замолчала, исчерпав все слова, он молча протянул ей коробку с бумажными салфетками.
— Вы поступили очень смело. На такое способен не каждый. Это требует настоящего мужества.
— Я не имею ни малейшего понятия, что делать дальше, — призналась она, скомкав мокрую салфетку в кулаке.
— А никто и не знает, — Виктор пожал плечами. — Я после смерти жены почти полгода ходил, как амеба, не понимая, зачем просыпаться. Потом просто начал делать маленькие шажки. Один за другим. И у вас получится. Вы гораздо сильнее, чем вам кажется.
Он нашел для нее чистую пижаму покойной супруги, бережно застелил диван свежим бельем. Лена легла, укрылась теплым, тяжелым пледом. Температура, казалось, отступила. Или это душа, сбросившая груз, наконец-то вздохнула свободно?
Утром Виктор приготовил на завтрак великолепный кофе с корицей и пышный омлет с зеленью. За едой он расспросил ее о навыках, посоветовал несколько солидных фирм, где требовались менеджеры или администраторы, дал телефоны проверенных риелторов, которые могли помочь с недорогой съемной квартирой.
— Вы можете пожить здесь неделю, другую, — сказал он как о чем-то само собой разумеющемся. — Комната дочери пустует. Пока не встанете на ноги и не найдете что-то постоянное.
— Почему? — снова, уже в третий раз, спросила Лена, глядя на него. — Почему вы оказываете мне такую невероятную помощь?
Виктор задумался, глядя в окно на просыпающийся город.
— Потому что жизнь, Лена, очень коротка. И в ней должно оставаться место для простого, немудрящего добра. Просто так. Без скрытых мотивов и условий. Это делает мир хоть чуточку светлее.
Прошло два месяца. Лена сняла небольшую, но свою студию в старом, но уютном фондючном доме и устроилась на работу в туристическое агентство. Артем первое время засыпал ее сообщениями — то требовал вернуться, то умолял «все забыть», то угрожал. Потом его пыл угас, и он исчез. Развод оформили заочно, через суд — общего имущества у них не было, делить оказалось нечего.
С Виктором они виделись каждую субботу. Это стало их традицией. Они гуляли по паркам, ходили в маленький арт-хаусный кинотеатр, разговаривали о книгах, о жизни, о будущем. Он никогда не давил, не торопил события, не требовал ничего. Он просто был рядом. Надежным, теплым другом.
Однажды вечером, в одну из таких суббот, они сидели на его кухне, попивая ароматный травяной чай, и Лена сказала, глядя на кружащиеся за окном снежинки:
— Я счастлива. Я чувствую себя по-настоящему, глубоко и спокойно счастливой. Впервые за много-много лет.
Виктор улыбнулся своей спокойной, доброй улыбкой.
— Я тоже. Знаете, после Ирины я был уверен, что все кончено. Что больше никого в мое сердце не пущу. А потом… потом я встретил на лестнице бледную, испуганную девушку с пакетом молока и глазами, полыми отчаяния.
Лена протянула руку через стол и накрыла своей ладонью его теплую, сильную руку.
— Хорошо, что я тогда не зашла в ту квартиру сразу. Хорошо, что я посидела на тех ступеньках.
— Хорошо, — согласился он, мягко сжимая ее пальцы.
За окном, укутывая город в белоснежное, чистое покрывало, кружился первый по-настоящему зимний снег. Он знаменовал собой начало. Начало новой, другой жизни. Жизни без криков, унижений и швабр, сунутых в зубы. Жизни, в которой находилось место уважению, душевному теплу и этому простому, такому важному, человеческому счастью.