«Свекровь устроила “совет” без меня — я раскрыла бумаги и выставила всех за дверь»
Субботнее утро было идеальным. Солнечные зайчики плясали на полу, выхватывая из полумрака пылинки, кружащиеся в воздухе словно золотая пыль. Аромат свежесваренного кофе смешивался со сладковатым запахом только что испеченных круассанов. Алиса, закутавшись в мягкий, потертый халат, прижалась босыми ногами к прохладному полу кухни и с наслаждением потягивала из большой чашки горячий напиток. Максим, ее муж, сидел напротив, уткнувшись в планшет с новостями, но уголок его рта подрагивал в такт музыке, что тихо лилась из колонки. Это было их маленькое ритуальное счастье — тихие, никуда не торопящиеся уик-энды.
— Еще немного? — Алиса потянулась за кофейником.
—Лучше не стоит, — Максим оторвался от экрана и улыбнулся. — Иначе сердце запрыгает как зайчик. Но круассан я еще возьму, они божественны.
Он потянулся за выпечкой, и его рука на мгновение коснулась ее пальцев. Простое, мимолетное прикосновение, от которого по-прежнему становилось тепло и спокойно. Вот оно, настоящее, думала Алиса. Вот ради этого и стоит жить. Ради этих тихих утра, ради этого молчаливого понимания, ради его улыбки, которая с годами стала только дороже.
Ее мысли прервал резкий, настойчивый звонок в дверь. Не предупредительный «тук-тук» курьера, а властный, длинный гудок, требовавший немедленного ответа.
Максим нахмурился.
—Кого это черт принес в такую рань? Не ждали мы никого.
Алиса, с внезапно сжавшимся от необъяснимой тревоги сердцем, направилась к входной двери. Она посмотрела в глазок, и у нее внутри все оборвалось. На площадке, словно высеченные из гранита, стояли ее свекровь Галина Ивановна и сестра Максима Ольга. Выражение их лиц не сулило ничего хорошего.
Нехотя, движимая скорее вежливостью, чем желанием, Алиса открыла дверь.
— Доброе утро, — проговорила она, пытаясь поймать взгляд Максима, который подошел сзади.
— Утро, — отрезала Галина Ивановна, без лишних слов переступая порог. Она сняла пальто и, не глядя, протянула его Алисе, как горничной, привычным жестом ожидая, что его примут. За ней, вихрем, впорхнула Ольга, бросившая на вешалку свою куртку.
— У вас тут сквозняк, — сразу же заметила Ольга, едва войдя в гостиную. — Мама, тебя не продует? Тебе нельзя.
— Кофе? — предложил Максим, пытаясь вернуть ситуации хоть каплю гостеприимства.
Галина Ивановна прошлась по комнате изучающим взглядом, ее пальцы провели по поверхности комода, проверяя наличие пыли.
— Кофе? — переспросила она, как будто он предложил ей яду. — Нет, Максимка. У тебя с детства желудок слабый, а ты пьешь эту гущу. Я вижу, — она кивнула на его чашку. — Ты же не свою обычную вареную воду пьешь? Алиса, ты должна следить за его питанием. Мужчина, он как ребенок, сам не понимает, что ему вредно.
Алиса стиснула зубы. Она стояла посреди своей же гостиной, с чужым пальто на руках, и чувствовала себя непрошеным гостем.
— Он взрослый человек, Галина Ивановна, — мягко, но твердо парировала она. — И сам решает, какой кофе ему пить.
Свекровь фыркнула и опустилась в самое большое и удобное кресло, явно считая его своим троном. Ольга устроилась рядышком на диване, заняв оборонительную позицию.
— Взрослый, — проронила Галина Ивановна, глядя на сына укоризной и подобострастием. — Это еще посмотреть. Максим без меня вообще бы не выжил, ты это понимать должна. А вместо благодарности — вот это. — Она обвела рукой комнату, хотя «это» было уютным и чистым домом.
Максим потупил взгляд, сосредоточенно изучая узор на паркете. Его плечи слегка ссутулились, как это всегда бывало при визитах матери. Алиса поймала себя на мысли, что в эти моменты он будто становился меньше ростом. Мальчиком, которого снова отчитывают за двойку по поведению.
Тишина повисла тяжелым, неудобным покрывалом. Идиллия утра была безвозвратно разрушена, солнечные зайчики словно попрятались. Алиса понимала — этот визит не случаен. И дело не в кофе. Пришло что-то большее, что-то тяжелое и неотвратимое. Она не знала что, но всем существом чувствовала надвигающуюся бурю.
Алиса все еще стояла с пальто Галины Ивановны в руках, чувствуя его тяжелый, дорогой материал и холодную подкладку. Она медленно, чтобы не выдать внутренней дрожи, повесила его на вешалку, рядом с курткой Ольги, которая висела криво и небрежно. Каждый ее movement был выверен, лишь бы оттянуть неизбежное, дать себе время прийти в себя после нападения.
Она вернулась в гостиную. Максим молча разливал по чашкам воду для матери и сестры. Его спина была напряжена. Галина Ивановна, удобно устроившись в кресле, осматривала комнату взглядом ревизора, выискивая новые изъяны.
— Суббота, а вы, я смотрю, только проснулись, — начала Ольга, с притворным сочувствием глядя на Алису. — У мамы, кстати, сегодня еще три дела запланировано. Она человек деятельный, в отличие от некоторых.
Алиса проигнорировала колкость. Она подошла к своему дивану, к той его части, что была залита утренним солнцем, и села, обняв колени. Это было ее место. Ее крепость.
— В чем дело, Галина Ивановна? — спросила она прямо, глядя на свекровь. — Вы приехали не просто так. Что-то случилось?
Галина Ивановна медленно выпила глоток воды, отставила стакан с таким видом, будто это был бокал дорогого вина, и сложила руки на коленях. Ее лицо приняло официальное, серьезное выражение.
— Случилось? — переспросила она. — Да, можно сказать и так. Назрела необходимость. Поэтому мы и собрались.
— Мы? — не поняла Алиса.
— Семья, — твердо сказала свекровь. — Собрался семейный совет для обсуждения одного важного вопроса. Очень важного.
Слово «совет» прозвучало как приговор. Алиса почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она инстинктивно посмотрела на Максима. Он избегал ее взгляда, уставившись на свои руки.
— Хорошо, — Алиса сделала глубокий вдох. — Я слушаю. Какой вопрос?
Она была готова к обсуждению чего угодно — помощи с ремонтом у Ольги, внезапной болезни дальнего родственника, даже к просьбе занять денег. Но реакция свекрови была иной.
Галина Ивановна посмотрела на нее с легким удивлением, словно Алиса сказала что-то само собой разумеющееся и глупое.
— Детка, ты не поняла, — ее голос стал сладким и ядовитым одновременно. — Совет семейный. Для обсуждения внутри семьи.
Она сделала паузу, чтобы убедиться, что слова доходят. Воздух в комнате стал густым и тяжелым, им стало трудно дышать.
— Алиса, у нас семейный совет. И ты здесь не должна находиться.
Фраза повисла в воздухе, звенящая и нереальная, как удар хлыста. Алиса не сразу осознала ее смысл. Она слышала слова, но мозг отказывался их складывать в осмысленную картину. Она сидела в своей гостиной, в своем халате, на своем диване, а ей говорили, что ее здесь не должно быть.
Она медленно перевела взгляд на мужа. Его лицо было бледным, маска стыда и растерянности застыла на нем. Он видел ее взгляд, чувствовал его на себе, жгущий и вопрошающий, но не поднимал глаз.
— Максим? — ее собственный голос прозвучал тихо и хрипло, будто из другой комнаты. — Ты что-нибудь скажешь?
Молчание. Громогласное, оглушительное молчание. Он не шевельнулся, лишь его пальцы судорожно сжались в кулаки. Он не смотрел на нее. Он предавал ее молчанием, и это было хуже любого крика.
Галина Ивановна удовлетворенно кивнула, приняв его молчание как согласие.
— Ну вот, — сказала она, указывая подбородком в сторону кухни. — Иди, займись чем-нибудь полезным. Нам нужно обсудить семейные дела.
Алиса почувствовала, как ее лицо заливает жар, а затем — ледяной холод. Она медленно, будто сквозь воду, поднялась с дивана. Ноги были ватными. Она не смотрела больше ни на кого, прошла мимо Максима, не глядя на него, и вышла за порог гостиной. Дверь за ней не закрыли.
Она остановилась в коридоре, прислонившись лбом к прохладной стене. Из гостиной донелся сдавленный, торжествующий вздох Галины Ивановны и одобрительное шуршание Ольги. А потом начался разговор, тихий, но слышный. Семейный совет начал свою работу. Без нее.
Стена у виска была прохладной и шероховатой. Это единственное, что казалось реальным. Все остальное — плыло, расплывалось, как в дурном сне. Алиса стояла в коридоре, зажатая между прихожей и дверным проемом в гостиную, и слушала. Слушала, как в ее доме, за ее спиной, решается ее судьба.
Сначала доносились лишь обрывки фраз, произнесенные низким, вкрадчивым голосом Галины Ивановны.
— …неблагодарная… после всего, что мы для него сделали…
—…влияние… слишком сильно на него влияет…
—…пора принимать меры…
Сердце Алисы колотилось где-то в горле, мешая дышать. Она прикрыла глаза, и перед ней всплыли картинки, казалось, навсегда похороненные в памяти.
Свадьба. Галина Ивановна в строгом костюме цвета маренго. Она не плачет от счастья. Она держит Максима за локоть и с холодной улыбкой говорит Алисе: «Ну, посмотрим, надолго ли вашего чувства хватит. Максим человек мягкий, ему нужна твердая рука. Моя рука».
Потом голос Ольги, поддакивающий, язвительный:
— …да, мам, абсолютно права… квартиру свою растранжирил… а она тут при чем? Кровь не та, чужая…
Через год после свадьбы. Алиса и Максим за ужином делятся планами — они готовятся к рождению ребенка. Радостный, Максим звонит матери. Та приезжает через час. Не поздравив, она кладет на стол брошюру частной клиники. «Сначала пренатальный тест, — говорит она, глядя на Алису. — Проверить здоровье будущего наследника. Надо быть уверенными. В нашей семье не должно быть слабых». Максим тогда пытался возразить, но мать холодно осадила его: «Ты хочешь рисковать? Я не позволю».
Голоса за стеной стали громче, настойчивее. Галина Ивановна уже не шептала, ее тон стал властным, требовательным.
— …деньги, Максим! О чем ты думал? Квартира! Это же все, что у нас есть!
Алиса замерла, затаив дыхание. Какие деньги? Какая квартира? Они с Максимом исправно платили ипотеку, все было чисто. Или нет?
Еще одно воспоминание, совсем недавнее. Максим нервный, бледный. Он несколько дней не спал, скрывая что-то. Оказалось, он вложился в провальный проект друга, потерял крупную сумму. Боялся признаться матери. «Она убьет меня, Лиска, — говорил он, опустив голову. — Она никогда не простит такой ошибки». Алиса тогда взяла его за руки и сказала: «Ничего. Решим. Вместе».
И они решили. Как именно — она тогда не сказала ему всех деталей, видя его панику. Она нашла выход. Единственный выход.
Голос Галины Ивановны зазудел с новой силой, перекрывая навязчивые мысли.
— Она же чужая нам кровью, Максим! — прозвучало за дверью ясно и четко, словно приговор. — Ты должен сделать правильный выбор! Пора определяться! Или мы, твоя семья, или она!
Тишина. Алиса прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать. Она ждала. Ждала, что он скажет. Что он закричит, хлопнет по столу, защитит ее. Защитит их.
Но в ответ послышался лишь сдавленный, жалкий вздох. И молчание. Все то же оглушительное, предательское молчание.
В ушах зазвенело. Картинки из прошлого складывались в единую, ужасающую мозаику. Квартира. Деньги. «Чужая кровь». Все это было связано. И она, стоящая за дверью, была единственной, кто не видел всей картины. Ей нужно было знать. Она должна была услышать все до конца.
Она оттолкнулась от стены. Дрожь в ногах сменилась ледяной решимостью. Она медленно, беззвучно шагнула вперед, к краю дверного проема. Она не собиралась больше подслушивать. Она собиралась потребовать ответов.
Алиса не вошла, она врезалась в дверной проем, словно ураган, сметающий все на своем пути. Она стояла на пороге гостиной, опершись рукой о косяк, вся дрожа от ярости и унижения. Три пары глаз уставились на нее. Галина Ивановна — с холодным презрением, Ольга — с испуганным злорадством, Максим — с животным ужасом.
— Я, кажется, не расслышала, — голос Алисы был низким и ровным, но в нем звенела сталь. — Повторите, пожалуйста, при всем честном народе. Про «чужую кровь». И про то, какой такой «правильный выбор» должен сделать мой муж?
Галина Ивановна первой оправилась от неожиданности. Она даже не пошевелилась в кресле, лишь ее пальцы сжали подлокотники чуть сильнее.
— Алиса, мы взрослые люди и решаем взрослые вопросы, — произнесла она с притворным спокойствием. — Твоего истеричного тона никто не оценит. Успокойся и не мешай.
— Я не истеричка! — выдохнула Алиса, но тут же поймала себя на том, что голос действительно срывается. Она сделала глубокий вдох, выпрямилась. — Я хозяйка этого дома. И я требую знать, что здесь происходит. Какие деньги? Какая квартира? О чем вы говорите?
Максим попытался встать, его лицо было искажено мукой.
— Лиска, пожалуйста, давай потом… я все объясню…
— Объясни сейчас! — крикнула она, и наконец сорвалась. Годы терпения, мелких уколов, унизительных советов — все это вырвалось наружу. — Или ты, как мальчик, будешь отсиживаться за маминой юбкой, пока она решает, что делать с твоей женой?
Галина Ивановна медленно поднялась с кресла. Ее лицо стало жестким, каменным. Она поняла, что игра в вежливость окончена.
— Хорошо, — сказала она ледяным тоном. — Хочешь знать правду? Получи. Ты живешь здесь, как принцесса, даже не задумываясь, кому должен быть благодарен за этот кров.
Она сделала паузу, наслаждаясь эффектом.
— Эта квартира никогда не принадлежала Максиму. Не принадлежит и сейчас. После смерти отца она перешла ко мне. А твой муж, — она бросила на Максима уничижительный взгляд, — лишь прописан здесь. По моей милости.
Алиса почувствовала, как пол уходит из-под ног. Она посмотрела на Максима. Он снова опустил голову, подтверждая все своим молчанием.
— Но… ипотека… — прошептала Алиса. — Мы платили…
— Вы платили мне, — поправила ее свекровь, и на ее губах появилась тонкая улыбка торжества. — Аренду. А я была добра и называла это скромной помощью на содержание жилья. Но сейчас, — ее голос вновь стал жестким, — ситуация изменилась.
Ольга, воодушевленная перевесом сил, ехидно поддакнула:
— Нашлись кое-какие бумаги. Очень интересные бумаги.
Галина Ивановна кивнула.
— Совершенно верно. Новое завещание. Более позднее. Где мой покойный муж четко указывает, что эта квартира остается в моей единоличной собственности без права отчуждения. Без права продажи или дарения. И уж тем более — без права проживания здесь кого бы то ни было без моего разрешения.
Она выдержала театральную паузу, глядя на побелевшее лицо Алисы.
— А сейчас я свое разрешение — отзываю.
Воздух вырвался из легких Алисы одним сплошным больным выдохом. Она смотрела на Максима, умоляя его глазами сказать, что это ложь, чудовищная шутка.
— Макс? — это было уже не требование, а мольба.
Но он молчал. Все так же молчал.
— Ему нечего сказать, — голос Галины Ивановны прозвучал как приговор. — Потому что он знает, что это правда. И он знает, что сейчас ему предстоит сделать выбор. Единственно верный выбор для сына и брата.
Она подошла к Максиму вплотную и положила руку на его плечо — тяжелую, как гиря.
— Он должен показать, кто в этом доме настоящий хозяин. И попросить тебя собрать вещи и уйти. Пока я не вызвала полицию для выселения постороннего человека из моего имущества.
Алиса отшатнулась, будто от удара. Ее спина уперлась в косяк двери. Она смотрела на троих людей перед собой — на мать, дочь и сына, сплотившихся против нее, чужой. И самое страшное было в глазах Максима. В них не было злобы. В них был только панический, всепоглощающий страх. Страх перед своей матерью.
— Он женился на тебе без моего благословения! — голос Галины Ивановны внезапно зазвенел ненавистью, сбросив маску холодной вежливости. — И жил в моей квартире! А теперь я решаю, кто здесь будет жить!
В комнате повисла тишина, густая и звенящая. И в этой тишине Алиса вдруг все поняла. Это была не спонтанная атака. Это была спланированная казнь.
Тишина после слов Галины Ивановны была оглушительной. Казалось, даже пылинки, танцевавшие в солнечных лучах, замерли в ожидании. Алиса не отрывала взгляда от Максима. Она все еще ждала. Цеплялась за последнюю соломинку. Ее мир рушился на глазах, и единственный, кто мог его остановить, сидел, сгорбившись, и смотрел в свои колени.
Галина Ивановна, удовлетворившись произведенным эффектом, не спешила. Она давила медленно и наслаждалась процессом. Она обвела взглядом комнату, ее лицо скривилось в гримасе брезгливости.
— И сказать, что все это могло быть твоим, Максимка, — протянула она, снова кладя ему руку на плечо, на этот раз почти ласково. — Если бы ты слушал маму. Если бы не связался с первым встречным.
— Мама права, — тут же встряла Ольга, смотря на Алису с плохо скрываемым злорадством. — Она всегда думает о тебе. А она… — она кивнула в сторону Алисы, — она тебя в петлю втянет. Мы же семья. Мы должны держаться вместе.
— Вместе против кого? — вырвалось у Алисы. Ее голос прозвучал хрипло и глухо.
— Против тех, кто мешает нашему семейному счастью, — не моргнув глазом, ответила Галина Ивановна. — Ты думала, я не видела, как ты его от меня отдаляешь? Своими разговорами, своими идеями о какой-то независимости. Он слабый! Он не может нести такое бремя! Ему нужна guide, опора. А не ветреная девчонка, которая на уме только кружевные трусики и посиделки с подружками!
Алиса слушала и не верила своим ушам. Это была какая-то сюрреалистичная пытка. Ее жизнь, ее брак, ее любовь — все это в один миг превратили в грязную мыльную оперу по сценарию обезумевшей от власти старухи.
— Максим, — снова позвала она, и в ее голосе уже не было мольбы. Был последний, отчаянный ультиматум. — Скажи им. Скажи им, что это наш дом. Что мы здесь живем. Что я твоя жена.
Он поднял на нее глаза. Его лицо было мокрым от слез или пота. В его взгляде читался такой ужас, такая беспомощность, что на мгновение Алисе стало его жалко. Жалко этого вечного мальчика, запертого в теле взрослого мужчины.
— Лиска… — он сглотнул ком в горле. — Может… может, ты правда… выйдешь ненадолго? Погуляешь? — он произнес это с такой наивной, детской надеждой, будто предлагал ей сходить за мороженым, чтобы взрослые могли спокойно договориться. — Я потом… я все тебе объясню. Мы все решим. Я promise.
Слово «обещаю», сказанное на английском, прозвучало особенно жалко и фальшиво. Это было их слово, их тихое обещание, которое они шептали друг другу по утрам. И сейчас он использовал его, чтобы попросить ее уйти.
Алиса почувствовала, как что-то внутри нее ломается. Окончательно и бесповоротно. Любовь, доверие, надежда — все рассыпалось в прах. Она смотрела на этого человека, которого, как ей казалось, она знала и любила, и не видела в нем ни капли того сильного мужчины, за которого выходила замуж. Перед ней был лишь испуганный, затравленный ребенок, предавший ее, чтобы угодить матери.
Галина Ивановна удовлетворенно кивнула, как дрессировщик, чей питомец наконец-то выполнил сложный трюк.
— Вот и умница. Видишь, Алиса, он выбирает разумное решение. Он выбирает семью.
— Максим, — голос Алисы стал тихим, почти беззвучным, но в нем была такая ледяная пустота, что он вздрогнул. — Ты выбираешь ее квартиру вместо нашей семьи?
Он не ответил. Он просто снова опустил голову, уставившись в пол, пряча глаза. Его молчание было красноречивее любых слов.
Это был ответ. Окончательный и бесповоротный.
Алиса перевела взгляд на Галину Ивановну. На ее торжествующее, жесткое лицо. На Ольгу, которая уже мысленно переставляла в этой гостиной мебель.
И вдруг вся ярость, все отчаяние, вся боль внутри нее куда-то ушли. Их сменила странная, почти неестественная пустота и холодная, кристальная ясность. Она все поняла. Понимала все с самого начала, просто не хотела верить.
Она медленно выпрямилась. Дрожь в коленях прошла. Она больше не чувствовала себя униженной и выброшенной за дверь. Она смотрела на них свысока, как на жалких, мелких людишек, заигравшихся в свои больные игры.
Она не сказала больше ни слова. Просто развернулась и вышла из гостиной. На этот раз ее шаги были твердыми и уверенными. Она шла не для того, чтобы спрятаться и плакать. Она шла, чтобы закончить это раз и навсегда.
Алиса вышла из гостиной не сломленной жертвой, а молчаливым, холодным судьей. Ее шаги по коридору были беззвучными и точными. Она не пошла к выходу, чтобы «погулять», как ей приказали. Она направилась в спальню.
Сердце больше не колотилось бешено. Оно замерло, превратившись в комок льда. В голове, еще несколько минут назад взрывавшейся от боли и несправедливости, воцарилась странная, почти неестественная ясность. Все кусочки пазла, все обрывки фраз, все унизительные воспоминания сложились в единую, совершенную картину. И она знала, где лежит ключ к ее завершению.
Она подошла к своему комоду, тому самому, по которому Галина Ивановна водила пальцем в поисках пыли. Не глядя, привычным движением она открыла нижний ящик, отодвинула стопку аккуратно сложенного белья и достала оттуда тонкую серую папку. На ее обложке не было никаких надписей. Она была гладкой и холодной на ощупь.
Папка была ее тайной. Ее щитом. И теперь она должна была стать ее оружием.
С мертвым спокойствием на лице Алиса вернулась в гостиную. Она прошла через порог и остановилась посреди комнаты. Три пары глаз снова устремились на нее. Взгляд Галины Ивановны выражал раздражение.
— Ты еще здесь? — процедила свекровь. — Я, кажется, сказала…
— Замолчите, — тихо сказала Алиса. И в этой тишине ее слова прозвучали громче любого крика.
Она не смотрела на Максима. Она смотрела только на его мать. Медленно, с почти театральной плавностью, она подошла к столу, на котором стояли их утренние чашки, и положила перед Галиной Ивановной серую папку.
— Что это? — брезгливо сморщилась та, даже не глядя на нее.
— Это, Галина Ивановна, — голос Алисы был ровным и безэмоциональным, как у диктора, зачитывающего сводку погоды, — не ваш семейный совет. Это мое собрание кредитора. И вот что я вам скажу.
Она щелкнула застежкой папки. Звук показался неестественно громким в натянутой тишине. Алиса вынула первый лист и положила его поверх папки прямо перед ошеломленной женщиной.
— Три года назад ваш сын, — она кивнула в сторону Максима, не глядя на него, — вложился в авантюрный проект и потерял крупную сумму. Деньги, которые должны были пойти на первый взнос за нашу с ним квартиру. Он пришел ко мне в панике, боясь, что вы узнаете о его «неидеальности». Боясь вашего гнева.
Галина Ивановна хотела что-то сказать, но Алиса холодно ее остановила взглядом.
— Я не стала его упрекать. Я стала искать решение. И я его нашла. — Она указала пальцем на документ. — Вы были так любезны, что согласились продать эту квартиру через агенство по весьма выгодной для вас цене. Агента звали Виктор Сергеевич. Помните?
Лицо Галины Ивановны начало медленно менять цвет, от бледного к землисто-серому. Она перевела взгляд на документ, и ее глаза расширились.
— Это… что это? — она прошептала.
— Это договор купли-продажи, — четко произнесла Алиса. — Где черным по белому указано, что я, Алиса Дмитриевна Соколова, являюсь единоличной владелицей данной жилплощади. Уже три года. Все эти годы вы так радостно принимали наши ежемесячные «арендные» платежи, даже не подозревая, что это я гасила свой же собственный кредит, который взяла, чтобы выкупить это жилье у вас. Чтобы спасти вашего сына от вашего же гнева.
Ольга вскочила с дивана, пытаясь заглянуть в бумаги.
— Это ложь! Мама, не верь ей! Какие платежи? Какая ипотека?
— Не ипотека, — поправила ее Алиса. — Кредит. Наличными. Под залог моей будущей зарплаты и проектов. Я не хотела травмировать вашу мать, — ее голос наконец дрогнул, выдав колоссальное напряжение, — она же так трепетно относится к «семейному гнезду». А Максим… — она на мгновение встретилась с его взглядом, полным немого ужаса, — Максим думал, что мы просто нашли инвестора. Он был слишком напуган, чтобы вникать в детали. Ему было главное — чтобы мамочка не узнала о его провале.
Она выдержала паузу, дав им всем осознать масштаб обмана. Но это был обман во спасение. Спасение их общего дома от ее же властных рук.
— Так что, Галина Ивановна, — Алиса сделала шаг назад, ее осанка была прямой и неприступной. — Это не ваша квартира. Это моя. Юридически, документально, по праву. И все ваши игры в «семейный совет» и «новое завещание» — не более чем жалкий фарс.
Она обвела взглядом их побелевшие лица — Галины Ивановны, которая наконец увидела крушение всех своих планов, Ольги, потерявшей свою будущую долю, и Максима, который смотрел на жену, как на совершенно незнакомого, страшного и могущественного человека.
— И вот мое решение, — голос Алисы вновь стал стальным. — У вас есть ровно час, чтобы собрать свои вещи и покинуть мою квартиру.
Она повернулась и вышла из комнаты, оставив за собой гробовую тишину, нарушаемую лишь тяжелым, прерывистым дыханием ее бывшей свекрови.
Тишина в гостиной была абсолютной. Казалось, даже воздух замер, застыв в ожидании. Алиса стояла в дверном проеме, опираясь о косяк, и наблюдала. Она давила не на чувства — на них давить было бесполезно. Она давила на факты. И факты были неумолимы.
Галина Ивановна сидела в своем кресле, но теперь она не выглядела королевой на троне. Она напоминала куклу с перерезанными ниточками. Ее гордая, надменная осанка исчезла, плечи ссутулились, руки беспомощно лежали на коленях. Она смотрела на серую папку, но взгляд ее был пустым, устремленным куда-то внутрь себя, в бездну собственного краха. Впервые за весь день — нет, за все годы — она не находила слов. Ее оружие — слова, уколы, манипуляции — оказалось бесполезным против холодной, железной правды.
Ольга первой вышла из ступора. Ее лицо исказила гримаса ярости и неверия.
—Это подделка! — выкрикнула она, тыча пальцем в документы. — Ты все подделала! Мама, не верь ей! Она врет!
Но ее голос прозвучал слабо и жалко, потеряв свою ехидную уверенность. Он был голосом проигравшего, который отчаянно пытается оспорить счет на табло.
Галина Ивановна медленно подняла на нее глаза, и в этом взгляде было нечто такое, что заставило Ольгу замолчать. Это был взгляд полного, безраздельного поражения. Она все проверила. Она знала подлинность документов. Она узнала свою собственную подпись, свою доверенность. Она поняла, что все эти три года ее водили за нос. Что ее триумф был иллюзией. Ее могущество — мыльным пузырем, который только что лопнул с тихим, унизительным хлопком.
Максим поднял голову. Он смотрел на Алису, и в его глазах читался не просто шок. Это был ужас, смешанный с оторопью и каким-то новым, незнакомым чувством — возможно, уважением. Он видел перед собой не ту мягкую, уступчивую Лиску, которую знал. Он видел сильную, расчетливую, беспощадную женщину, которая три года молча несла на своих плечах его ошибку и его страх, чтобы в один день обрушить все это на голову его матери. Он был ошеломлен. Раздавлен. И впервые за долгое время — абсолютно безмолвен не из-за страха, а из-за неспособности осознать произошедшее.
Алиса нарушила молчание. Ее голос был тихим, но каждое слово падало, как камень.
—Ваш час пошел. Я не буду вызывать полицию. Считайте это моей последней благодарностью за те крохи уважения, что вы мне когда-либо оказывали. Но утром я хочу увидеть пустой коридор и закрытую дверь.
Она повернулась, чтобы уйти, но остановилась, бросив последний взгляд на мужа.
—Максим, — назвала она его по имени, без ласковых прозвищ, холодно и отстраненно. — Я защищала наш дом. Пока ты защищал свое детство. Решай, где твое место теперь.
С этими словами она вышла из гостиной и направилась на балкон. Она не стала следить за ними. Она не стала наслаждаться их унижением. Ей было противно от этой победы.
Дверь на балгон открылась с тихим щелчком. Ночной воздух был прохладным и свежим. Где-то вдалеке гудел город, мигали огни. Она стояла, опершись о перила, и смотрела в эту ночь. И только тут, оставшись наедине с собой, она позволила себе заплакать. Тихими, беззвучными слезами, которые текли по щекам и падали в темноту. Это были не слезы слабости. Это были слезы потери. Она потеряла мужа — того, каким она его знала. Она потеряла иллюзию семьи. Она только что отстояла свой дом, но ее брак лежал в руинах, и было непонятно, можно ли из этих обломков собрать что-то новое. И нужно ли.
Внутри квартиры царила гробовая тишина, нарушаемая лишь приглушенными шагами и скрипом шкафов. Час спустя дверь в прихожей тихо закрылась.
Алиса не обернулась. Она знала, что они ушли. Она осталась одна. Стояла в тишине своей квартиры, своего дома, и смотрела на просыпающийся город. Вопросов было больше, чем ответов. Но один был главным: что же делать с этой победой и с этим одиночеством?