Пятеро их было. Лежали в коробке из-под микроволновки, скулили и шуршали коготками по плотному картону. Четверо нормальных и один одноглазый.
Трех забрали почти сразу, не успела старушка встать на углу и положить у коробки картонку – «Щенята в добрые руки». Забрали красивых, с рыже-белыми пятнами на боку и черной кляксой на лбу. Остался один серенький и один одноглазый. Так и лежали они, прижавшись друг к другу, ловя тепло, и дрожали, когда кто-то брал их на руки.
Серенького брали часто. Сюсюкались с ним, смотрели на зубы и зачем-то под хвост, спрашивали старушку, а та отвечала. Одноглазого не брал никто. А он скулил и шуршал коготками по плотному картону, потеряв теплый бок брата. И тотчас успокаивался, когда серого возвращали обратно.
– Звонкий, милок, – отвечала старушка на очередной вопрос и улыбалась, смотря, как елозит в чужих руках серенький.
– Большой будет?
– Большой, – отвечала она, вспоминая свою зеленоглазую Багрянку. Кивал прохожий, не замечая блеска в старых глазах.
– Злой? – спрашивал он.
– Как воспитаешь, милок. Все от тебя зависит. Либо друга в тебе он видеть будет, либо врага. Либо защитит, либо сбежит.
– А этого-то чего не утопила? – старушка поджала губы и улыбнулась, посмотрев на скулящего щенка, который дрожал в середине коробки. – Хворый же.
– Хворый, – соглашалась она. – И хворый найдет любящее сердце.
– Давай его другу возьму. Забавный он.
– Не дам, – отвечала старушка.
– Почему? – улыбался прохожий. – Кому он нужен? Хворый же.
– Нужен кому-то, но не другу твоему. Серенького бери, а этого не дам.
– Ладно. Давай серого, – согласился прохожий, и одноглазый остался один.
Первое время пищал он от страха, да теплый бок брата искал. И на старушку смотрел блестящим глазом, словно требовал у неё ответа. Но та, завернув его в теплый платок, прижимала к сердцу и баюкала, пока скулеж не утихал.
Летели дни, сменяя друг друга, а старушка так и стояла на углу, держа в руках побледневшую бумажку. «Щеночек в добрые руки». Стояла молча, не зазывая людей. Лишь улыбалась, когда кто-то останавливался рядом. Или хмурилась, что случалось гораздо чаще.
– Почем щенок?
– Бесплатно.
– А… одноглазый он. Хворый. Выбрось его лучше, мать. Кому он нужен?
– Кому-то нужен. Но не тебе.
– Давай возьму. На цепь посажу, пусть дачу охраняет.
– Нет, – качала головой старушка, внимательно осматривая очередного прохожего, который останавливался рядом. – Не нужен он тебе. Не дом он охранять должен, а любящее его сердце.
– Дурная ты, бабка.
– Какая есть. Но тебе не дам, – вздрогнула старушка, услышав жесткий смех прохожего, но лишь крепче прижала к себе щенка. – И не проси.
Так и стояла она на углу, провожая взглядом подслеповатых старых глаз прохожих, иногда улыбалась в ответ на приторное сюсюканье, иногда поджимала губы, когда щенок начинал вырываться, стоило прохожему коснуться его шерстки. Мокла старушка под дождем, но не сдавалась. Ждала. Ждал и одноглазый, свернувшийся клубочком в теплом платке.
– Здравствуйте, – старушка вздрогнула и рассмеялась, когда остановившийся рядом с ней мужчина, попятился и поднял руки. – Простите, не хотел вас напугать.
– Полно тебе, милок. Задумалась я о своем, вот и испугалась. Тебя-то чего пугаться? Человек как человек.
– Многие пугаются, – хмыкнул мужчина, поправляя на лице солнцезащитные очки. Старушка не удивилась этому, хотя солнце давно уже спряталось за серыми тучами. Привыкла уже к странным людям. Мужчина улыбнулся, когда из платка старушки на его голос вылезла мордочка щенка. Одноглазый осторожно понюхал воздух, потом руку незнакомца и, лизнув горячим языком пальцы, заставил мужчину рассмеяться.
– Понравился ты ему. Сколько стою здесь, а только ты ему понравился.
– Да. Похожи мы с ним, – туманно ответил мужчина и, пожав плечами, спросил. – Можно подержать?
– Нужно, милок. Не к каждому он так идет, – кивнула старушка и, вытащив дрожащего щенка из теплого платка, протянула его мужчине.
– Не бойся, маленький, – улыбнулся прохожий и принялся почесывать одноглазого за ушком. – Он вздохнул, когда маленький хвостик щенка принялся описывать восьмерки от удовольствия и радости. – Не нужен ты никому?
– Нужен. Да только я абы кому не отдам, – прищурившись, ответила старушка. А потом удивленно приподняла бровь, когда вместо ехидства и насмешек, услышала понимание.
– И не надо. Такие, как он, ранимые очень. Им забота нужна. Только люди пугаются.
– Верно, милок, – ответила старушка. – Хворый он для них. А любви-то в нем сколько, сам посмотри.
– Вижу, – кивнул мужчина. Одноглазый принялся слабо покусывать его пальцы и ворчать от удовольствия. Прохожий грустно вздохнул и пытливо посмотрел на старушку. – Только не нужна его любовь никому. Дальше увечья мало кто смотрит. Я знаю, о чем говорю.
– Вижу, – ответила старушка и слабо улыбнулась, когда мужчина снял очки и посмотрел на неё. Один его глаз был веселым и голубым, а второй был мутным и смотрел в пустоту. – Вижу, что дом твой пустой и холодный. И в сердце давно нет тепла.
– Сколько вы за него хотите? – мужчина поджал губы и сглотнул тягучий комок, застрявший в горле, когда одноглазый свернулся у него на руках калачиком и задремал.
– Люби его, как он тебя любит. Вот все, что я хочу, – тихо ответила старушка. – И хворым нужно любящее сердце, милок. Оно им нужнее всего.
Теплый дождь без предупреждения хлынул на землю, смывая с серого асфальта грязь. Он смывал грязь с тротуаров, с быстро движущихся машин и с ярких витрин многочисленных магазинов. Дождь барабанил по картонке, прислоненной к углу, смывая неровные буквы – «Щеночек в добрые руки». Дождь знал, что щенок нашел не только добрые руки, но и любящее его сердце. Хворым оно нужнее всего…