— Папа… мама ушла.
Эти слова, произнесённые тоненьким, почти безмятежным голосом пятилетней Алисы, ворвались в жизнь Игоря, как гром среди ясного неба. Он стоял на стройке, в руке — телефон, в ушах — детский голос, будто говорящий о том, что за окном дождь. Но в этих словах была пропасть. Глубокая, бездонная. Он едва не выронил трубку, сердце сжалось, как будто кто-то вцепился в него ледяной рукой.
— Что значит «ушла»? — прошептал он, и голос его дрогнул. — Алисочка, где мама? Где она сейчас?
— Не знаю, — ответила девочка с удивительным спокойствием. — Она собрала чемодан. Потом сказала, что ты приедешь, и ушла. Я ждала. Я даже молоко себе налила и печенье достала.
В этот момент Игорь почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он бросил телефон, крикнул что-то прорабу — не помнил, что именно. Машина была в десяти метрах. Он влетел в неё, как в бой, включил сирену в мыслях, рванул с места, оставляя за собой облако пыли и крики разъярённого начальства. Ему было плевать. Плевать на всё, кроме дочери, сидящей одна в пустой квартире, где только что рухнул мир.
Дорога, которая обычно занимала сорок минут, превратилась в двадцать. Он мчался, как одержимый, обгоняя, рискуя, молясь про себя, чтобы с ней было всё в порядке. Чтобы она не испугалась. Чтобы не осталась одна.
Когда он ворвался в квартиру, Алиса сидела на диване — маленькая, хрупкая, в пижаме с утятами. На столике перед ней — стакан молока, чуть пригубленный, и два печенья, одно съедено, второе — для папы. Она улыбнулась, как солнце после дождя:
— Папа пришёл!
Он бросился к ней, подхватил на руки, прижал к себе так крепко, будто боялся, что и она исчезнет. Живая. Целая. Улыбающаяся. Не плачущая. И в этом была боль — она даже не понимала, что с ней сделали.
— Мама что сказала, солнышко?
— Что у неё дела. И что ты теперь будешь со мной. Всегда.
Слова, простые и ужасные. А потом — бумажка на кухонном столе. Листок, будто вырванный из чужой жизни. Размашистый, небрежный почерк Любы, его жены, матери его ребёнка:
«Игорь, я ухожу. Нашла мужчину, который может обеспечить. С твоими копейками я больше не хочу жить. Алиса пусть остаётся с тобой. На алименты не подавай — всё равно ничего не получишь. Люба.»
Три строки. Пять лет брака, рождение дочери, рождение надежд — и всё это стёрто, как мел с доски. Ни прощания. Ни объятий. Ни слёз. Только холодный, расчётливый уход — как будто они были не семьёй, а временной остановкой на пути к «лучшей жизни».
Игорь сел. На стул. На пол. На край пропасти. В голове — шум. В груди — пустота. Что делать? Как жить? Как быть отцом и кормильцем, когда он уже и так пахал, как лошадь? Днём — на стройке, ночью — за рулём такси, по три часа сна в сутки, мечтая только о том, чтобы дочка была сытой, одетой, счастливой. А теперь — ещё и мать.
— Пап, ты плачешь? — Алиса подошла, протянула ручку, погладила его по щеке, как взрослая.
— Нет, солнышко. Просто устал, — выдавил он.
— А мама больше не придёт?
— Не знаю, малыш.
— Она меня не любит?
И в этот момент Игорь почувствовал, как сердце разрывается. Как ответить на это? Как объяснить, что мать выбрала деньги, лень, чужого мужчину — и бросила ребёнка, как ненужную вещь? Как сказать, что любовь не всегда остаётся там, где родилась?
— Любит, — прошептал он. — Просто… ей нужно было уехать. Очень далеко.
— Надолго?
— Наверное.
Алиса кивнула. Не заплакала. Только прижалась к нему крепче, как будто чувствовала — он теперь её весь мир.
Первая неделя была адом. Игорь бросил такси, взял отгулы, отменил всё. Он учился. Учился быть мамой. Учился заплетать косички — сначала криво, потом чуть лучше. Учился выбирать колготки, чтобы не давили, платья, чтобы не кололись. Узнал, что Алиса не ест кашу без варенья, боится темноты, засыпает только с ночником в форме луны.
И тут пришло осознание: Люба никогда этим не занималась. Она смотрела сериалы. Говорила по телефону. Заказывала еду. А дочка — сама одевалась, сама чистила зубы, сама пыталась заплетать косы, роняя слёзы от безысходности.
— А мама что делала? — спросил он однажды.
— Смотрела сериалы. И с кем-то по телефону говорила. Днём.
— А обед? Ужин?
— Заказывала. Или ты готовил, когда приходил.
Да. Он готовил. После двенадцатичасового рабочего дня. Потому что Люба «устала». Потому что «не в настроении». Потому что «не хочет».
Соседка, баба Валя, однажды сказала:
— Игорёк, ты прости, но молчать больше не могу. К ней мужик ходил. Полгода, как минимум. Днём, пока ты на работе.
— Почему не сказали?
— А что бы ты сделал? Побил? Выгнал? У вас же ребёнок. Думала — одумается. А она… сбежала.
Сбежала. Оставив дочь. Оставив мужа. Оставив всё, что было построено.
Игорь подал на развод. Люба не приходила. Не отвечала. Развели заочно. Алименты он не требовал — она и так не работала, и он не хотел ничего от неё. Ни денег, ни слов, ни оправданий.
Через месяц приехала тёща — Анна Петровна. Игорь ждал бури, обвинений. Но она вошла, опустила голову и сказала:
— Прости её, Игорёк. Прости и меня. Я её избаловала. Думала — принцесса. А вырастила эгоистку.
— Вы не виноваты, — ответил он.
— Я могу забрать Алису. Если тяжело.
— Нет, — твёрдо сказал он. — Она моя дочь. Я справлюсь.
— Тогда я помогу. Деньгами. Продуктами. Сидеть с ней.
И она помогала. Присылала деньги. Привозила еду. Сидела с Алисой, когда Игорю нужно было работать.
И тогда случилось неожиданное: без Любы стало легче. Не потому что он был счастлив, а потому что исчезли бессмысленные траты. Платья каждую неделю. Салоны. Доставка из ресторанов. Теперь он оставил только основную работу. Вечера — с дочкой. Уроки. Игры. Книжки на ночь. Косички. Объятия. Смех.
— Папа, ты готовишь вкуснее, чем доставка! — сказала Алиса однажды.
— Правда?
— Правда! И ты со мной играешь. Мама не играла.
— Почему?
— Говорила, что устала. Всегда уставала.
От чего? От лежания? От сериалов? От любовника?
Прошёл год. Они наладили быт. Утро — садик, работа. Вечер — ужин, уроки, сказки. Выходные — парк, кино, бабушка Аня.
И в парке он встретил Наташу. Она гуляла с сыном Мишей — мальчиком лет шести. Алиса сразу подружилась с ним.
— Папа, можно я с Мишей на горку? — попросила она.
— Конечно. И тётю Наташу позовём!
Дети убежали. Взрослые сели на лавочку. Разговор завязался. Оказалось — Наташа тоже одна. Муж ушёл к молодой. Два года назад.
— А я вот жена бросила, — сказал Игорь. — Тоже к другому.
— И ребёнка оставила?
— Да. Сказала — нужна новая жизнь. Без «обузы».
— Какая же это обуза? Это же дети! — воскликнула Наташа, и в её глазах Игорь увидел то, чего не видел у Любы — любовь, силу, стойкость.
Они начали встречаться. Сначала случайно. Потом — специально. Дети стали неразлучны. Алиса просила:
— Папа, можно Миша к нам в гости?
— Конечно. И тётю Наташу позовём.
Наташа пришла с пирогом. Домашним. С вишнями.
— Сама пекла?
— А кто ещё? Мише нравится, когда вкусно и по-доброму.
Люба за пять лет ни разу ничего не испекла. Говорила: «Зачем, если можно купить?»
Через полгода они съехались. Сняли трёхкомнатную квартиру. Детям — по комнате. Взрослым — свою. Жизнь стала проще. Наташа утром вела детей в сад и школу. Игорь — забирал. Готовили по очереди. В выходные — парки, музеи, поездки за город.
Через год Алиса спросила:
— Пап, можно я буду называть Наташу мамой?
— Конечно, солнышко, — ответила Наташа, обнимая её.
— А я могу Игоря дядю звать папой? — добавил Миша.
— Если он не против.
— Не против! — Игорь подхватил мальчишку. — Совсем не против!
Они стали семьёй. Не по бумагам. Не по штампам. По сердцу. По любви. По выбору.
И тут вернулась Люба.
Через три года. Позвонила:
— Игорь, нам нужно поговорить. Я хочу видеть Алису.
— Три года не хотела. А теперь?
— Я ошиблась. Он меня бросил. Я одна.
— И что?
— Я мать! У меня есть право!
— Где ты была, когда Алиса болела? Где была на её дне рождения? Где была, когда она плакала, потому что мама не пришла?
— Я не могла…
— Не хотела. Алиса сама решит.
Вечером он спросил дочь:
— Мама хочет встретиться.
— Зачем?
— Говорит, скучает.
— А я нет. У меня есть мама Наташа. Она меня любит. А та… она меня бросила. Как игрушку. А теперь вспомнила? Не хочу.
Восемь лет. А говорит — как взрослая.
Люба приехала. Стояла у подъезда. Плакала:
— Алиса! Доченька!
Алиса прижалась к отцу:
— Пойдём, папа.
— Я твоя мама!
— Нет. Моя мама дома. Мы пиццу делаем с Мишкой.
— Я тебя родила!
— И бросила. Когда мне пять было. Чемодан — и ушла. Даже не обняла. Я помню.
Люба заплакала:
— Я ошиблась! Прости!
— Я простила. Но видеть не хочу. У меня есть семья. Которая меня не бросает.
Развернулась и пошла. Игорь — за ней.
— Я буду судиться! — крикнула Люба.
— Судись. Но Алиса скажет, что не хочет тебя видеть. И суд учтёт это.
Дома — тепло. Наташа лепит пиццу. Миша раскатывает тесто. Алиса режет помидоры звёздочками.
— Как прошло? — спросила Наташа.
— Нормально. Алиса сама всё решила.
— Мам, смотри! — звонко зовёт дочка. — Я сделала звёздочки!
— Красота! Давай добавим сыра?
Игорь смотрит на них — на свою семью. Не идеальную. Не богатую. Но настоящую. С детским смехом, домашним ужином, объятиями по утрам.
Позже, перед сном, Алиса сказала:
— Папа… я рада, что та мама ушла.
— Почему?
— Потому что иначе у нас не было бы мамы Наташи и Мишки. А они — лучшее, что с нами случилось.
Игорь поцеловал её в лоб.
— Ты права, солнышко. Абсолютно права.
И в этот момент он понял: счастье — это не то, что ушло. Это то, что осталось. То, что ты построил сам. С любовью. С болью. С верой.
Их счастье было не в деньгах. Не в шикарных платьях. Оно было в домашней пицце, в детском смехе, в утренних объятиях Наташи, в доверии Алисы, в семье, которую никто не подарил — которую они создали сами.
Люба уехала. Говорят, ищет новое счастье.
А у них — оно уже есть.