Моё сердце сковал ледяной ужас, когда я увидела, как семья моего жениха обращается с его старушкой-бабушкой. В нашей семье стариков почитали как святыню — без лишних слов, просто потому, что так заведено. Но то, что творилось в их доме в Екатеринбурге, врезалось в память, будто страшный сон, от которого не сбежать. Теперь я знаю твёрдо — с этими людьми мне не по пути.
У нас в роду бабушек берегли пуще глаза. Ни крика, ни косого взгляда — только чай с вареньем да долгие разговоры до полуночи. Да, старики бывают вредными, как малые дети, но разве это повод швырять в них слова, как камни? Они прожили жизнь, полную войн, очередей за хлебом и писем с фронта — им положено почтение, а не пинки под стол. Я выросла на их историях, как на манной каше, и не понимаю, как можно плевать в родной колодец.
С Дмитрием, моим женихом, мы сошлись полгода назад. Высокий, с бархатным голосом, будто из старинного романса — я сразу подумала: вот он, мой князь. Как же я ошибалась. Когда привела его к нам, бабка моя, Агафья Степановна, только фыркнула:
— Глянцевитый какой, Маринка. Слова как мёд, а глаза — ледянные. Словно червонец фальшивый — блестит, да не греет.
Я тогда обиделась: ну как же так, вместо радости — сплошные намёки! Сейчас понимаю — старуха чуяла подвох за версту. Когда Дима сделал предложение, радость моя была сладкой, как прокисший компот. В голове зазвенело: а знаю ли я его? Готова ли я быть частью его семьи?
На следующий день он повёз меня к родителям — объявить о помолвке. Встретили хлебосольно: пироги, чай в расписных подстаканниках, улыбки до ушей. Только младший брат его, Ванька, зевал в уголке, будто на скучной лекции. Я уже расслабилась, как вдруг услышала шёпот его матери:
— Потерпи, Ванюша, скоро эти уйдут, и мы спрячем старую кобылу обратно в чулан.
Я подумала — может, корова у них в сарае? Но тут из-за двери выползла тень — сгорбленная старуха, дрожащими руками поправляющая платок. Бабка Дмитрия! А он-то говорил, что её давно нет в живых. Мать его тут же вцепилась в старуху:
— Куда прешь, старая? Чтоб я тебя больше не видела!
Когда мы уходили, за спиной грохнули дверью и бросили: «Опять вылезла, как таракан из щели!»
В трамвае я спросила Дмитрия: почему он скрывал бабку? Он скривился, будто от зубной боли:
— Да кому она нужна? Еле ноги волочит, вот родители и приютили из жалости.
Врёт. Я видела — старуха шустрая, несмотря на годы. Дома я разрыдалась в подушку, а наша соседка, тётя Глаша, к утру принесла вести, от которых у меня волосы встали дыбом. Оказывается, бабку Димкину выгнали из её же квартиры, а теперь держат в кладовке на старом матрасе. Соседи не раз вызывали участкового — отец Дмитрия бил старуху кочергой за «слишком громкое» дыхание.
Я не смогла проглотить эту горькую правду. Как можно так поступать с тем, кто пел тебе колыбельные? С матерью твоей матери? А Дмитрий… Живёт в её квартире, пьёт из её фарфора, а она тем временем гниёт в углу, как ненужный хлам. У меня внутри всё перевернулось.
Я вернула кольцо. Он клялся, что я «всё слишком драматизирую», но я уже видела его настоящего — не жениха, а пустую скорлупу. Я не хочу быть частью семьи, где стариков выбрасывают, как объедки. Где любовь измеряется квадратными метрами. Мне нужен человек с душой, а не с расчётом в глазах. А Дима и его родня показали, что у них внутри — только пыль и жадность.