«“Не моя дочь?” — тест всё расставил, а я расставила границы»
Салат оливье, который я полчаса нарезала кубиками, теперь был размазан по скатерти — я смахнула тарелку локтем, когда вскочила. В ушах звенело, словно в них разбили хрустальную вазу. Я смотрела на Андрея и не верила, что это происходит.
— Что ты сказал? — мой голос звучал чужим, каким-то надтреснутым.
— Ты слышала. — Он стоял напротив, сжимая в руке стакан с недопитым вином. — Маша не может быть моей дочерью.
Свекровь застыла с поднятой вилкой. Мой отец перестал жевать. Сестра Андрея прикрыла рот ладонью. Тишина была такой плотной, что казалось — её можно резать ножом.
— Ты с ума сошёл? При всех… — я пыталась говорить тихо, но голос срывался.
— А что, наедине ты бы призналась? — он усмехнулся и сделал глоток. — Четыре года я растил чужого ребёнка.
В детской скрипнула дверь. Маша, моя четырёхлетняя девочка с кудряшками, так похожими на Андреевы, вышла в коридор с плюшевым зайцем в руках.
— Мама, я хочу пить.
— Иди к себе, солнышко, — мой голос дрожал. — Я сейчас принесу.
Когда дверь в детскую закрылась, я повернулась к родственникам:
— Извините, праздник окончен.
Свекровь поджала губы:
— Андрюша, может, не стоило сейчас…
— А когда, мама? — он грохнул стаканом о стол. — Когда Машке будет восемнадцать?
Сестра Андрея начала собирать сумку, отец неловко отодвинул стул. Через пятнадцать минут мы остались одни в квартире, пропахшей жареной курицей и недосказанностью.
— Ты можешь объяснить, что на тебя нашло? — я сгребала объедки в мусорное ведро, чтобы чем-то занять руки.
— Я видел фотографии в твоём старом альбоме, — он скрестил руки на груди. — Этот твой однокурсник, как его… Кирилл? У Машки его глаза.
У меня внутри что-то оборвалось.
— Андрей, это бред. Я не видела Кирилла семь лет.
— Сделаем тест ДНК, — отрезал он. — И всё станет ясно.
Из детской донёсся голос Маши:
— Мама, ты забыла про водичку!
Холодильник тихо гудел. Часы на стене отсчитывали секунды. За окном сигналила чья-то машина. Обычный вечер пятницы, который разделил мою жизнь на «до» и «после».
Следующие две недели я жила как во сне. Просыпалась с тяжестью в груди, механически собирала Машу в садик, варила кофе, который не могла допить, и ехала на работу. Андрей почти не разговаривал со мной, приходил поздно и спал в гостиной. От него пахло сигаретами, хотя он бросил курить пять лет назад.
Анализ на ДНК был назначен на вторник. Я согласилась, потому что отказ выглядел бы признанием вины. Свекровь звонила каждый день — якобы узнать, как Маша, но на самом деле выведать подробности. Её фальшивая забота сочилась из каждого слова.
— Ириша, ты держись, — говорила она медовым голосом. — Мужчины, они такие… эмоциональные. Андрюша скоро успокоится.
В её интонации отчётливо слышалось: «Если ты, конечно, не шлюха».
Самым невыносимым были взгляды Маши — растерянные, недоумевающие. Она чувствовала, что что-то не так, но не понимала, что именно. Однажды утром, когда я заплетала ей косички, она вдруг спросила:
— Мамочка, а папа на нас сердится?
Расчёска замерла в моих руках. Я смотрела на её затылок с мягкими кудряшками — точь-в-точь как у Андрея в детстве, я видела на фотографиях.
— Нет, солнышко. Папа просто очень устаёт на работе.
— А почему он больше не целует меня перед сном?
Я закусила губу так сильно, что почувствовала металлический привкус крови.
В пятницу вечером меня перехватила соседка по площадке — Нина Петровна, негласный хранитель всех сплетен нашего подъезда.
— Ириночка, как у вас дела? — её глаза жадно блестели. — Я видела, как твой муж ночевал в машине на прошлой неделе. Всё хорошо?
Я представила, как новость о нашем кризисе расползается по подъезду, как Машу начнут дразнить в садике, и что-то во мне щёлкнуло.
— Всё прекрасно, Нина Петровна. Мы делаем ремонт в спальне, краска пахнет, вот Андрей и спит иногда в другом месте.
Я улыбнулась настолько фальшиво, что у меня свело челюсть, и закрыла дверь.
Вечером, когда Маша уснула, я достала наши семейные альбомы. Листала страницу за страницей: вот наша свадьба, вот я с огромным животом, вот крошечная Маша в роддоме, вот её первый день рождения… На каждой фотографии — счастливые лица. Ложь это всё была, что ли?
В зеркале на меня смотрела осунувшаяся женщина с синяками под глазами. Когда тест покажет, что Маша — его дочь, смогу ли я простить это унижение? — думала я, глотая слёзы.
Результаты теста пришли в понедельник — на день раньше, чем обещали. Я сидела в кухне, разбирая счёта за квартиру, когда Андрей влетел с конвертом в руках. От его недельной щетины и растрёпанных волос веяло нервным напряжением.
— Открывай, — он бросил конверт на стол, расплескав мой чай.
— Я вытру, — автоматически сказала я, потянувшись за тряпкой.
— К чёрту чай! — он ударил ладонью по столешнице. — Открывай!
Мои пальцы дрожали, когда я вскрывала конверт. Строчки плясали перед глазами. “Вероятность отцовства… 99,9998%…” Я подняла взгляд на Андрея. Его лицо медленно менялось, как будто с него сходила маска.
— Ирина, я… — он опустился на стул напротив.
— Что — “ты”? — мой голос звучал неожиданно спокойно. — Теперь ты счастлив? Убедился, что твоя жена не шлюха?
— Я был не в себе, — он потянулся к моей руке, но я отдёрнула её. — Мне казалось…
— Казалось? — я усмехнулась. — Тебе казалось, что можно обвинить жену в измене при всей семье? Унизить меня так, что я две недели не могла спать? Заставить нашу дочь бояться собственного отца?
В прихожей хлопнула дверь — вернулась мама, забиравшая Машу из садика. Их голоса звенели в коридоре, но до нас доносились только обрывки. Я благодарила небо, что мама согласилась пожить с нами эти дни.
— Маша не должна это слышать, — прошептала я, вставая. — Договорим потом.
Вечером, когда дочь уснула, я собрала чемодан. Андрей застал меня за этим занятием и замер в дверях спальни.
— Ты уходишь? — его голос дрогнул.
— Нет, Андрей, я не ухожу, — сказала я, складывая Машину пижаму. — Я беру паузу. Мы с Машей поживём у мамы.
— На колени встану, только не уходи, — он действительно опустился на колени, и это выглядело так фальшиво, что я поморщилась.
— Не устраивай театр, — я застегнула чемодан. — Дело не в том, чтобы ты красиво извинился. Дело в доверии. Ты его разрушил.
— Ирина, я не знаю, что на меня нашло, — он схватил меня за руку. — Депрессия какая-то, навязчивые мысли. Я запишусь к психологу.
— Прекрасно, — кивнула я. — Сходи. Разберись в себе. А пока — дай мне пространство подумать.
Когда я выходила из квартиры с чемоданом и спящей Машей на руках, Андрей стоял в дверях, ссутулившись так, словно постарел на десять лет. На секунду меня кольнула жалость, но я задавила её. Слишком много было сказано и сделано. Лифт медленно полз вниз, а я думала: почему самое страшное часто приходит не от врагов, а от тех, кто клялся любить тебя вечно?
Квартира мамы — однушка на первом этаже — пахла мятными пряниками и старыми книгами. Маша быстро освоилась, с восторгом исследуя бабушкины шкатулки с пуговицами и старые игрушки, сохранившиеся с моего детства. Мама не задавала лишних вопросов, только иногда вздыхала, когда я подолгу смотрела в окно.
Андрей звонил каждый день. Сначала я не брала трубку, потом начала отвечать коротко и сухо. Он просил о встрече, говорил, что ходит к психологу, что разобрался в причинах своей ревности — детская травма, неуверенность в себе, страх быть брошенным. Все эти объяснения звучали правильно, но не трогали меня.
Через три недели он приехал с огромным букетом пионов — моих любимых цветов.
— Можно увидеть Машу? — спросил он, переминаясь с ноги на ногу в прихожей.
Я кивнула. Маша, услышав голос отца, вылетела из комнаты как ураган:
— Папочка! — она прыгнула ему на руки.
Он крепко обнял её, зарывшись лицом в волосы, и я увидела, как его плечи вздрагивают. Он плакал, не стесняясь своих слёз, и что-то перевернулось во мне.
— Пойдём на кухню, — сказала я. — Мама забрала Машу на прогулку, мы можем поговорить.
За чаем с маминым пирогом Андрей выглядел потерянным и осунувшимся.
— Я всё испортил, да? — спросил он, глядя на свои руки.
— Да, — я не видела смысла смягчать правду. — Но дело не только в твоём обвинении. Дело в том, что ты даже не подумал поговорить со мной. Ты решил, что я способна на такое, и сразу вынес приговор.
— Я понимаю, — он кивнул. — Мне казалось, что я тебя не достоин. Что такая женщина как ты не могла выбрать такого как я.
— Но я выбрала, — я смотрела в окно, где начинался дождь. — И мне больно, что ты так легко поверил в худшее.
Мы говорили долго. О том, что чувствуем друг к другу. О Маше. О будущем. Когда он ушёл, у меня было ощущение, будто я сделала первый вдох после долгого пребывания под водой.
Через неделю я вернулась домой, но не как прежняя Ирина — послушная, старающаяся всем угодить. Я составила список правил: никаких обвинений без доказательств, никаких криков при ребёнке, никакого неуважения. Андрей согласился на всё. Его психолог предложил нам совместную терапию, и мы начали ходить вместе.
Сегодня Маша нарисовала картинку: мама, папа и она стоят, держась за руки, а над ними огромное жёлтое солнце. Обычный детский рисунок. Я повесила его на холодильник и долго смотрела на эти три фигурки.
Я не знаю, смогу ли когда-нибудь полностью забыть те унизительные обвинения. Но теперь я точно знаю, что никому не позволю ставить под сомнение моё достоинство — даже тем, кого люблю. И это знание, болезненно обретённое, стоит дороже всех разрушенных иллюзий.
Маша забегает на кухню, обнимает меня за ноги и просит сок. Её глаза — точь-в-точь как у Андрея — смотрят доверчиво и радостно. Это глаза моей дочери, нашей дочери. И ради неё я готова строить новый мост через пропасть, которая едва не поглотила нашу семью.